Преподобный Феофил Киевский

Митрополит Филарет и старец Феофил. Предвидения старца

Всякий унижающий себя возвысится (Лук. 14:11).
Между деяньями благими
Его правдивые слова
Пребудут вечно, и пред ними
Исчезнет ложная молва.
И раб неправды злочестивый
Вознегодует на него ...
Но возвеличится правдивый
Во славу Бога своего! (В. Пясецкий.)

Вскоре, однако, случилось так, что доселе сомневавшийся в святости жизни и прозорливости блаженного старца митрополит совершенно изменил свой ошибочный взгляд в противоположную сторону.

Как известно, молитвенное правило Высокопреосвященнейшего Владыки Филарета было чрезвычайно продолжительно и на выполнение его требовалось по 6-7 часов в сутки.

"Не понимаю, — так говорил он в личных беседах с Лаврскими старцами, — как старики вообще, а монахи особенно проводят жизнь свою, если не приобрели навыка и вкуса к молитве!? Это должно быть для них чрезвычайно тяжело и скучно. Поэтому, ах, как необходимо заранее всем, желающим в старости проводить жизнь не безотрадную, привыкать к молитве." И, следуя такому совету, сам первый неукоснительно соблюдал все это на деле. Как-то раз понадобилось Владыке побывать экстренно в Китаеве. Утружденный накануне различными делами митрополит встал на полчаса позднее обыкновенного и чрезвычайно торопился, чтобы поспеть к назначенному времени. Когда он прочитывал утреннее правило, в молельную комнату его вошел келейник иеромонах о. Назарий и доложил Владыке, что лошади поданы. Не желая делать промедления и не имея возможности дочитать молитвенное правило, митрополит приказал подать рясу и, усевшись в карету уехал. Через полчаса он был уже в Китаевском лесу и, опустив каретное окно, с жадностью вдыхал в себя чудный аромат свежего утреннего воздуха. Вдруг взгляд его остановился на одном большом, близко стоявшем дереве. Там, взобравшись на самую верхушку его, преспокойно сидел Феофил, с молитвословом в руках.

— Ты что здесь делаешь? — крикнул изумленный Владыка.

— Келейное правило дочитываю, — спокойно отвечал сверху Феофил.

— Что, что ты сказал? Говори громче! Не слышу!

— Келейное правило, говорю, дочитываю!! — во весь голос закричал тогда блаженный. — Дома некогда было, поездка помешала, так вот хоть по дороге дочитаю!

— Да, да, да... Это ты про меня говоришь, значит? — сразу догадался Владыка. — Ну, спасибо тебе, проказник, что меня, старика, надоумил. Слезай назад поскорей. Теперь я уже сам дочитаю.

После описанного случая Владыка чрезвычайно заинтересовался личностью блаженного и стал к нему присматриваться. Имея намерение посетить старца в его келии, чтобы лично убедиться в несправедливости возводимой на него клеветы, он нередко отправлялся к его жилищу, но всякий раз Феофил старался не допустить Владыку до такого праздного любопытства и однажды перед приходом его даже заделал двери хворостом и стал замазывать глиной, так что митрополит волей-неволей должен был возвратиться назад.

Но однажды случилось так, что Владыка, явившись к старцу с келейником своим врасплох, застал Феофила дома. Блаженный принял высокого гостя весьма радушно и, как бы желая выразить свою глубокую радость, посадил его на скамью, а сам принялся ставить самовар. Когда вода начала закипать, он перенес самовар на середину комнаты, на пол, и подставил под кран глиняную миску. Затем взял у Архипастыря его деревянную клюшку и внимательно осмотрел ее со всех сторон.

— А что стоит эта палка? — спросил блаженный, глядя на Владыку.

— Ничего не стоит, — отвечал на это митрополит.

— Нет, — сказал тогда старец, — она стоит целых 25 рублей.

И с этими словами положил клюшку на стоявшую под самоваром миску, а из самовара вынул кран и забросил его в угол. Вода полилась на палку, переполнила края миски и полилась ручьем на пол. Владыка поднялся со своего места и, в крайнем смущении проходя по мокрому полу, поспешил из келии на двор...

С тех пор прошло несколько дней. На дворе стоял июнь. Погода была тихая, ясная, приятная. Владыке вздумалось прогуляться по лесу, и, не взяв с собою никого из келейников, митрополит отправился в путь (Высокопреосв. Филарет по внешнему своему одеянию почти ничем не отличался в Голосееве от прочих собратий. Всегда в обычной шапочке, простой рясе, со старческим костыльком в одной руке, а в другой — с Евангелием или Апостолом Владыка был скорее похож на простого скитского старца). Там в конце Голосеевского леса был пригорок, и возле ограды из частокола стояла простая садовая скамейка, на которой Владыка всегда отдыхал. Это место было самым излюбленным местом Высокопреосвящ. Владыки, ибо отсюда открывался такой великолепный вид, что и город и св. Лавра были видны здесь, как на ладони. Пользуясь уединением, митрополит просиживал здесь по целым часам и, воздевая к небу свои святительские руки, возносил к Богу тайную молитву о благоденствии живущих во святом граде и обители Печерской.

Желая и на этот раз сотворить свою обычную молитву, Владыка опустился на колена, но из-за кустов вышел с палкою человек и, подходя к старцу и указывая на свою дубину, спросил:

— А что стоит эта палка?

Владыка хотел осенить его благословением, но незнакомец прямо обратился к своей цели:

— Не надо. Давай, что у тебя есть. Митрополит преспокойно вынул кошелек, в котором находилось 25 рублей, и, отдавая, его сказал:

— Ну, брат, жалко мне тебя. Тут должно быть мало.

Но когда он распахивал полу, чтобы вынуть из кармана кошелек, незнакомец заметил на нем золотые с цепочкою часы и дерзновенно сказал:

— Коли говоришь мало, так давай вдобавок и часы.

Владыка преспокойно исполнил требование.

— Эге! — сказал незнакомец, — да они, кажись, золотые.

— Так что же? Для тебя, брат, выгоднее.

— Как же так: ты — монах, а у тебя часы золотые. Или ты не из простых? Может быть ты казначей, или еще кто-нибудь?

— Нет, — не казначей.

— Так, кто же ты?

— По правде сказать, меня зовут митрополитом.

— Митрополитом!! — остолбенел незнакомец.

— Ну, да… Что же ты, любезный, так переполошился? Господь с тобой.

Незнакомец повалился ему в ноги.

— Ну, брат. — Встань-ка, встань да проводи меня домой и не бойся, пожалуйста, ничего.

Когда они подходили к пустыни, Владыка снова обратился к несчастному с речью:

— Вот, что, брат. Отдай-ка мне часы. Они ведь именные. Неровен час, попадешься с ними в беду, когда продавать станешь. А лучше ты постой здесь немного, а я позову тебя к себе, как странника, и прибавлю еще несколько денег.

Незнакомец отдал часы. А Владыка приказал на крыльце келейному о. Сергию идти скорее к воротам и позвать стоящего там странника, который был настолько добр, что проводил его. Келейный пошел за ворота, но незнакомца уже не было: его и след простыл.

— Экой недобрый! — сказал на это митрополит. — Ну, да Господь с ним!

Отсидевшись на стуле и немного успокоившись, Владыка приказал привести к нему Феофила и когда тот явился, то, указывая рукой на свою клюшку, с улыбкою сказал:

— Твое предречение, Феофил, сбылось. Палка стоит не менее 25 рублей. Но это ёще не страшно, друг мой, а страшно то, что злоумышленник мог бы выпустить из меня столько крови, сколько ты выпустил тогда кипятку из своего самовара.

— Дивны дела Твоя, Господи! — отвечал на это блаженный своею любимою поговоркою.

В заключение расскажу вам еще один случай, который окончательно убедил митрополита Филарета в том, что старец Феофил был не обыкновенный человек и что свойства души его были преисполнены благодати и даров, Духа Святого.

Прогуливаясь как-то раз в экипаже по лесу, Владыка приказал кучеру повернуть в Китаев и, остановившись здесь на часок, направился к келии начальника пустыни, чтобы поговорить с ним о каком-то деле. На пути встретил его старец Феофил и вместо того, чтобы принять от митрополита благословение, вынул из-под полы обгоревшую головню и бросил ее Архипастырю под ноги. Окружающие лица пришли в изумление и думали, что Владыка разгневается, а Феофилу не сдобровать; но митрополит не обратил на это ни малейшего внимания и, как ни в чем не бывало, поспешил своею дорогой. Вскоре после этого Владыка вторично был в Китаеве и, встречая Феофила на монастырском дворе, остановил его и сказал.

— Ну, проказник, давно я не бывал у тебя в келии. Сегодня после обедни зайду к тебе на чай. Только гляди, не угости меня таким чаем, каким угостил в прошлый раз.

— Милости просим, Ваше Высокопреосвященство, — отвечал на это Феофил, кланяясь Архипастырю до земли.

Не известно, было ли у митрополита действительное намерение побеседовать с блаженным или же, вспомнив брошенную тогда под ноги головню, он пожелал узнать от него значение этого поступка, только и на самом деле по выходе из церкви от обедни Владыка направился прямо к Феофилу. Что же сделал блаженный? По возвращении своем в келию, он тотчас приказал келейнику наполнить бочку водой и набросать туда песку. Когда получилась изрядная "каша," блаженный обляпал грязью стены своего жилища, вымазал двери и косяки, густо налил грязи на пол, а сам выпачкался, как арап, и уселся посреди комнаты на скамью в торжественном ожидании высокого гостя. Через полчаса в келию отворилась дверь, и вошедший в нее митрополит остановился на пороге в изумлении: повсюду виднелась грязь и беспорядок, а сам хозяин келии был похож не на монаха, а на человека вылезшего из дымовой трубы.

— Это, что такое? — гневно вопросил Архипастырь.

— Не сомневайтесь, Ваше Высокопреосвященство. Пожалуйте! Это я после пожара так. У меня пожар случился, так я его поливал, поливал, да и перепачкался.

Разгневанный Владыка бросил на юродивого презрительный взгляд и поспешно удалился назад. Но перед тем, как ему садиться в карету, подбегает к митрополиту келейник Феофила Иван и подает ему три бутылки воды.

— От кого? Зачем это? — спрашивает митрополит.

— От старца Феофила, Ваше Высокопреосвященство. Гостинец вам передать велел. Скажи, говорит, что головню заливать пригодится.

— Головню заливать? Это еще что такое?

— Истинно так, Ваше Высокопреосвященство.

— А в бутылки чего налил? Испробуй!

— Вода, — отвечал келейник. — Простая вода, Владыка святой.

— Простая вода?

— Истинно так, Ваше Высокопреосвященство.

— Ну, так положи ее кучеру, на передок. Видно напророчить, проказник, что-то захотел.

Прошло несколько недель. На дворе стояла глухая осень. В 12 часов ночи с 18 на 19 ноября 1844 года послушник Лавры Роман Баранов затопил в просфорне печь и совместно с остальными послушниками стал заготовлять тесто для печения просфор. Смотритель же просфорни, рясофорный монах Василий Титов, и смотритель хлебни, рясофорный монах Леонид Затворный, приготовляясь к принятию св. Таин, отправились к заутрени и по выходе из церкви прошли в келии для прочтения установленных молитв. Вдруг в 3 часа ночи суточный сторож, послушник хлебни Иосиф Алферов, проходя по коридору, отделявшему просфорню от хлебной, услыхал запах едкого дыма. Встревоженный таким происшествием Алферов побежал осматривать заднюю часть двора, где был дровяной склад и стояли деревянные пристройки, но, не найдя там ничего подозрительного, заглянул в замочную скважину дверей, которые вели по лестнице на чердак, и увидел там сильный огонь. В ту же минуту он бросился за ключом, и, когда отворил он дверь, дым с такою силою ударил оттуда в лицо, что Алферов в испуге отшатнулся. При тщательном осмотре тотчас обнаружилось, что это загорелся деревянный помост возле борова, проведенного из просфорной печки в дымовую трубу. Сбежалась братия с ведрами и дружными усилиями все принялись за тушение огня, но по неудобству хода и устройства железной крыши труды их оставались тщетными. Огонь разгорался все сильнее и сильнее и охватил всю просфорню и хлебную. К довершению несчастия в упомянутую ночь была такая сильная буря, что горящие головни летали даже на Подоле и доносились до Флоровского монастыря. Утром 19 ноября пожар распространился еще далее и проник под железною крышей в Лаврскую типографию. Испуганный Владыка митрополит, видя, что огонь принимает все большие и большие размеры и угрожает не только остальным строениям Лавры, но даже и самому зданию Великой Лаврской церкви, и, не надеясь более на слабые силы человеческие, приказал отворить Велико-церковную дверь и вошел туда для молитвы. Долго и со слезами молился Владыка, стоя на коленях пред св. чудотворным образом Успения Богоматери, и громким гласом взывал к Ней о помощи и заступлении. Через некоторое время он, утомленный, встал.

— Ну, что? — с дрожью в голосе спросил митрополит у стоявшего в стороне пономаря.

— Слава Богу! — отвечал пономарь. — Вашими святыми молитвами Лавра спасена.

Митрополит перекрестился и облегченно вздохнул. Затем вышел из церкви и направился к месту несчастия. Собравшиеся во множестве нижние чины полицейско-пожарных, крепостных, арсенальных и гарнизонных команд работали дружно, и пожар понемногу стал утихать. Через несколько часов Лаврская типография и другие здания были затушены совсем.

После этого совершившегося факта, Владыка настолько привязался к блаженному душой, что в доказательство своего почитания и любви поместил Феофила вместе с иеросхимонахом Парфением у себя на покоях в Голосеевской даче.

— Вас только двое у меня. Ты — схимник, Парфений — схимник, и я — схимник. Будем жить во имя Пресвятой Троицы, — с отеческой нежностью говорил блаженному митрополит, поселяя его у себя.

Но блаженный, чтобы уклониться от такого близкого общения, при первом же удобном случае завел в комнате такую сырость и грязь, что испортил обои и крашеный пол и расплодил массу клопов. И не проходило ни одного дня, чтобы он не выкинул какую-нибудь "штуку." Так, напр., когда они садились втроем за трапезу, Феофил старался разлить как можно больше на скатерть, для чего иногда как бы нечаянно опрокидывал свою посуду на стол и заставлял этим Владыку и о. Парфения преждевременно вставать из-за стола. Если же и этого было недостаточно, притворялся больным и начинал громко и часто "икать," стараясь испортить этим Владыке аппетит. Старцу же Парфению досаждал тем, что во время ночного покоя надевал на себя его сапоги и взамен того незаметно подставлял ему лапти или валенки, сам же скрывался на целый день в лес. Или же среди ночной тишины, когда все обитатели дачи были погружены в глубокий сон, вскакивал с постели и начинал во весь голос петь:

— Се, жених грядет в полунощи! И блажен раб егоже обрящет бдяща.

Кроме того, с первых же дней своего переселения на дачу, несмотря на летнее время, принимался топить в комнате печь и всегда в такое время, когда митрополит был занят молитвою или письменными делами, и при этом напускал столько едкого дыму, что келейники вынуждены были отворять и двери, и окна, и душники, чтобы хоть чуть проветрить комнатный воздух. Сам же Владыка просиживал все это время в саду, находясь в томительном ожидании. Перед началом же ранней обедни в домовой церкви митрополитской дачи, где службу отправлял обыкновенно старец Парфений, Феофил являлся туда за четверть часа раньше его прихода и, облачившись в священнические одежды, начинал с пономарем служение, так что, когда появлялся в Церкви Парфений, то ему оставалось быть только свидетелем церковного Богослужения, но отнюдь не участником его. И многое другое творил Христа ради юродивый Феофил и тем привлекал к себе туда большую толпу народа.

Тогда митрополит, видя, с одной стороны, что богомольцы бессменно толпятся около крыльца его дачи и с нетерпением ожидают выхода и общения с любимым старцем Феофилом, и не желая, с другой стороны, причинять себе и окружающим лицам ежедневного беспокойства поступками его, не стал более удерживать старца у себя а, призвав его однажды после утреннего чаю, сказал:

— Ну, брат Феофил. Бог тебя благословит. Собирайся, старый воробей, на прежнее гнездышко, в Китаев. Там тебе вольготнее будет.

— Стопы моя направи по словеси Твоему, — отвечал на это Феофил, как говаривал в таких случаях и прежде, когда его переводили с места на место и, усердно помолившись на образа, собирался в указанный путь.

С этих пор блаженный переселился на долгое время в Китаев и жил себе там очень спокойно. Никто не обращал внимания на образ его жизни. Никто не стремился прекратить его юродственные выходки. Находившийся под спудом светильник снова был поставлен на свещнице и стал светить всем.

 

Возвращение в Китаев, нестяжательность

Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно (Лук. 10:14-42).
"Кругом тщеславье, суета,
И человек понять не хочет
Что он о пустяках хлопочет,
Что жизни цель совсем не та" (А. Круглов).

Нестяжательность блаженного, говорят, была изумительна. Старец ни к чему не имел привязанности: денег никогда не брал, а если и принимал их по усиленной просьбе усердствующих, тут же раздавал все бедным и убогим. Одна щедродательная барыня предложила ему порядочную сумму для раздачи бедным. Не желая оскорблять ее отказом, блаженный принял от нее дар, но тотчас, по уходе ее, бросил деньги за порог своей келии и успокоился. Это подсмотрели любители даровой наживы и, воспользовавшись простотою блаженного, подобрали золото в карман.

Повстречалась однажды с Феофилом, в св. воротах Лавры, графиня Орлова-Чесменская и спрашивает:

— Отец Феофил! Я сегодня уезжаю. Скажите, пожалуйста, что вам купить на память?

Старец взглянул на нее, улыбнулся и сказал:

— Купи мне того, что шапка набекрень.

Орлова не поняла его слов, но когда стала раз спрашивать о том у других, разъяснилось, что старец просил купить для него штоф водки и этим ответом дал понять ей, что всякие земные вещества и подарки для него так же презренны, как и штоф водки.

А то услыхала раз сердобольная игуменья Киево-Флоровского монастыря Агния, что старец в лесу во время молитвы на сырой земле часто стоит, пожалела его:

— Боже мой! Как это он на сырой земле целые дни проводит, за нас грешных там молится? Надо ему, праведнику, коверчик подарить.

И приказала келейницам вышить дорогой ковер. Сделали. Переслали подарок через родную сестру Феофила, послушницу Анну Новичкову. Старец, чтобы не обидеть Агнии, коверчик принял. Но, отправляясь на другой день в лес, взял ковер с собою, разостлал его на земле, посидел на нем минуту-две и, покинув его на траве, совсем ушел с того места. Разумеется, на такую хорошую вещь скоро нашлись охотники, тем более, что старец перестал и думать о ковре.

Еженедельно по воскресным и праздничным дням приезжали к старцу два его почитателя. Первый из них — штаб-офицер Управления Киевского генерал-губернатора Мих. Димитр. Поздняк, другой — его товарищ, тоже не менее блестящий офицер. Они до того почитали блаженного, что тут же в келии у него и обедали, и проводили в душеспасительной беседе целые дни. Однажды эти два друга сговорились между собой сыграть над старцем невинную шутку: забрали тайно его изношенное схимническое одеяние и заказали в городе новое. Старец крайне тосковал и сожалел о пропаже, и когда виновники похищения лично привезли ему и старую и новую схиму, с улыбкою сказал:

— Шутники! На что вы так сделали? Ведь вы до греха меня довели. Стал я к Царю на молитву собираться, нет моей схимы. Хотел в церкви службочку отправить, нет моей схимы. Слава Богу, что хоть старую-то опять привезли.

— Да вы новую оденьте! Ваша никуда не годится.

— Насмешники! Кто ж без орденов и регалий к Царю на смотр предстанет? В новой-то схиме я еще ничего не заслужил, а на старой кое-что и красуется.

И не одевая ее ни разу, отослал новую схиму в ризницу Дальних пещер.

А вот нечто и о тайной благотворительности блаженного:

Жил в Лавре послушник N. и проходил послушание в Новопасечном саду. Достигнув совершеннолетия, был призван на военную службу рекрутом, оказался годным, и ему "забрили лоб." Сильно затосковал юный подвижник благочестия, почуяв близкую разлуку со св. обителью, но откупиться от службы не мог, так как не имел на это денег. Встречается он вскоре после того со старцем Феофилом, и блаженный, пристально посмотрев на него, говорит:

— Ты чего, солдат, запечалился? Не хочешь царю земному служить, хочешь Царю Небесному на службу наняться?

— Ох, не достоин я милости этой от Бога. Нет мне грешному места во св. обители Печерской, — грустно промолвил на это послушник N., и из очей его градом полились слезы.

— Ну-ну, не плачь, не тоскуй, брат! Останешься в Лавре жить, — сказал ему в ответ блаженный и пошел своею дорогой. Прошло три дня. Приехала в Киев на богомолье графиня Орлова-Чесменская и, окончив подвиг поклонения, явилась к старцу Феофилу, чтобы поисповедываться у него. В келии она его не застала, но, увидев Феофила на монастырском дворе, направилась к нему. Угадав намерение Орловой, блаженный захотел испытать ее смирение и, как бы не замечая графини, быстро направился в лес. Орлова, не желая упускать из виду редко появляющегося пред людьми старца, пошла за ним следом. Старец прибавил шагу, — Орлова же за ним. Делая крутые повороты, либо уклоняясь в сторону так, что графиня Орлова, то теряла его из виду, то снова находила старца идущим в отдалении, блаженный Феофил направился в Новопасечный сад и, вошедши в калитку, мгновенно скрылся из виду. Взволнованная графиня, потеряв его след, остановилась в нерешимости, но, на счастье ее, у ворот сада сидел тот самый послушник-рекрут N. и она подошла к нему с вопросом:

— Скажите, пожалуйста, о. Феофил не проходил сюда?

— Вот, только что в сад вошел, — почтительно кланяясь, отвечал послушник N. и отворил пред графиней калитку.

— Пожалуйте...

Не помня себя от радости, Орлова вынула из ридикюля горсть золота и с благодарностью передала его N.

Золота хватило не только на приобретение рекрутской квитанции, но осталось еще и на прочие нужды откупившегося солдата N.

Имя блаженного старца Феофила настолько славилось в окрестностях Киева, что ни один из благочестивых и богобоязненных людей (а их в ту пору, как видите, было много) не начинал своего дела без его советов и указаний. Даже ни одна свадьба никогда не начиналась без его благословения. И каждое слово или совет блаженного, как бы он ни был суров или неудобен, принимался поклонниками без всякого раздумья, как вещий глас с небес, и был выполняем ими в неприкосновенной точности.

Проживал в Киеве маклер Иван N. Во времена молодости своей, когда он служил приказчиком в каком-то магазине, — задумал маклер жениться. Долго избирал он себе девушку по сердцу, и вот, случайно повстречавшись в купеческом собрании с Любочкой 3., взор его остановился на ней. Участь маклера была решена, и он надумал сделать Любочке предложение. Нарядился, приехал к ее родителям в дом и высказался о своем намерении, но получил от матери ответ:

— Любочка наша уже сосватана. Жених ее — молодой человек Генрих М. Он, хотя и лютеранского вероисповедания, но мы не можем взять обратно данное ему слово.

— Ах, Боже мой! Но я без ума люблю вашу дочь!

— Что делать. Жаль, что вы не сказали об этом раньше.

Правда, маклер был человек деловитый и умный, а немчик, хотя и ветреный, зато богатый. Тогда родители Любочки, услыхав такое предложение маклера, собрали в дом родственников и стали совещаться, но большинством голосов решили отдать свою дочь все-таки за немца. Но прежде, чем устроить свадьбу, надумали посетить старца Феофила. Накупили булок, хлеба, ладану, свечей и приехали. Старец отворяет им дверь, приветствует всех, но, не давая посетителям вымолвить ни единого слова, говорит:

— За Ивана, за Ивана. Не смейте отдавать за Генриха болвана!

Родители послушались, Любочка обвенчалась с маклером и целый век была счастлива судьбой.

А вот и другой случай. У вдовы мещанки Феклы Тарасовой, была молодая, красивая дочь Анна. К ней сватались два жениха: один красивый, статный, веселого нрава и любивший выпить и погулять, другой — с лицом изрытым оспою и угрюмый, но нрава кроткого и солидного. Первый проживал в предместье Киева, Димиевке, второй — в местечке Мышеловке. Первого Анна любила до безумия, ко второму была равнодушна и наотрез отказалась выйти за него замуж. Мать же, наоборот, настаивала на том, чтобы дочь выходила замуж на Мышеловку. Отправились в Китаев на совет к старцу. Блаженный, не говоря ни слова, дает Анне коромысло с ведрами и приказывает принести из Димиевки воды. Девушка исполнила приказание. Вылив принесенную воду в стоящую под водосточной трубой бочку, блаженный снова дает Анне ведра и приказывает принести воды уже не из Димиевки, а из Мышеловки. Вода через полчаса была принесена.

— Откуда труднее было нести? — спрашивает девушку старец.

— Из Димиевки, — отвечает Анна. — Оттуда далеко, а из Мышеловки близко.

— Ну, так помни же. Ведра на плечах означают твою жизнь. Если послушаешь совета матери и выйдешь замуж на Мышеловку, то и жизнь твоя будет легка. А если не послушаешь и обвенчаешься на Димиевке, весь свой век проклинать от горя и нужды будешь.

Вразумленная такими словами Анна послушалась совета своей матери и, вышедши замуж на Мышеловку, во всю свою жизнь никогда в этом не раскаивалась.

Но было однажды наоборот. Старец на исповеди дал совет парню обвенчаться со вдовой, а молодой человек женился на той, которую сам себе пожелал взять.

— Чего там старика слушать! — так говорил он своим товарищам. — Все равно монах не узнает.

Когда же через неделю молодые были в Китаеве и зашли к старцу в келию для получения благословения, блаженный Феофил, встречая их на пороге дома, дал новобрачным старую, истрепанную корзину, на дне которой была куча мусору, а на верху лежало два яблочка ... Не имея возможности разгадать сего, молодые отправились за объяснением к Китаевскому духовнику. Духовник выслушал их и сказал:

— Два свежих яблочка, — это вы. Куча мусору под ними, — это несчастная под вами жизнь.

И действительно, не прошло и одного года, как молодые начали браниться и ссориться и, наконец, друг с другом разошлись.